Метка: личный_рост

Опубликовано

Про Тима, Луку и столетнюю войну

Тим ворвался в парк, где Лука чинно кормил голубей багетом. В руках у Тима был телефон, лицо горело азартом.

— Лука! Срочно, проверь меня. Я прошёл тест на логику и, кажется, теперь больше ничему в жизни не верю!

— Поздравляю, — кивнул Лука. — Ты официально готов к взрослой жизни.

— Слушай: «Сколько лет длилась Столетняя война?»

— Ну… сто?

— НЕТ! Сто шестнадцать!

— А почему же не назвать её тогда Стошестнадцатилетней?

— Видимо, маркетологи в XIV веке были ленивыми!

Лука отломил голубю ещё кусочек багета:

— Так. Что дальше?

— Панамы изобрели в Эквадоре.

— Это как если бы французский багет изобрели в Узбекистане.

— Или «московская булочка» была придумана в Туле!

— Подожди… она не из Тулы?

— Лука!

— Шучу, шучу. Продолжай.

— Октябрьская революция в ноябре. Короля Георга VI звали Альберт. Канарские острова названы в честь… тюленей!

Лука прищурился:

— Так это значит, я могу назвать свой балкон Канарским Островом? У меня там кот живёт — почти тюлень по духу.

— А «чёрный ящик» — оранжевый! ОРАНЖЕВЫЙ, Лука! Это же как назвать «тихий гром» или «горячий лёд»!

— Или как «вежливый налоговый инспектор».

— Или «здоровый понедельник».

— Или… «чистый подъезд после субботника».

Они оба захохотали.

Тим выдохнул и опустился на лавку:

— Я, знаешь, сначала расстроился. А потом подумал — может, весь смысл жизни в том, чтобы учиться смеяться, когда всё идёт не по плану?

— Вот. Именно. Потому что, Тим, если ты каждый день будешь ждать, что жизнь окажется логичной… — Лука сделал паузу, — …то однажды станешь ведущим телевикторины и сам будешь задавать эти вопросы. А это уже диагноз.

— Так что делать?

— Надевать панаму, заводить тюленя и принимать Октябрь в ноябре. Добро пожаловать в реальность — здесь всё смешнее, чем ты думал.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и правильную помощь

Снег шёл почти горизонтально. Тим, укутавшись в шарф, вбежал в стеклянную дверь, как в портал в другое измерение. Внутри — тепло, влажно, пахнет цитрусом и землёй. Оранжерея дышала жизнью. Где-то высоко журчал маленький водопад. В зелени сидел Лука — в кресле из ротанга, рядом пузатый чайник и две чашки.

— Ты будто знал, что я приду, — сказал Тим, стягивая варежки.

— Я всегда знаю, когда мои пальмы тоскуют по твоим вопросам, — Лука улыбнулся, разливая чай.

Они сидели молча минуту, пока Тим не вздохнул.

— Лука, почему ты никогда не говоришь мне прямо, что со мной не так?

Лука откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, будто прислушивался не к Тиму, а к самой оранжерее.

— А ты когда-нибудь слушал, как мандарин зреет?

— Э… нет.

— Вот и я не тороплю. Потому что если крикнуть на мандарин, он не созреет быстрее. А если начать его насильно очищать — он только сожмётся. Понимаешь?

Тим чуть нахмурился.

— Но разве не твоя работа — понять, что со мной, и сказать?

— Представь, что ты запутался в вязаном свитере. Я подхожу и резко дёргаю за нитку: «Вот она, твоя проблема!» — и всё, свитер в клочья. А ты стоишь в растерянности, полураздетый. Не потому, что я не прав, а потому что слишком спешил. А если я сяду рядом и скажу: «Где началась первая петля?» — ты сам распутаешь, и сам решишь, что делать с этим свитером дальше: штопать, перевязать или оставить как есть.

Тим тихо улыбнулся.

— А если я вообще не понимаю, где первая петля?

— Тогда мы будем вместе ходить по петлям, как по саду. И в какой-то момент ты вдруг скажешь: «Вот же она!» — и я просто кивну. Не потому что знал раньше. А потому что был рядом, когда ты это понял.

Лука налил ещё чаю, взял апельсин с дерева и передал Тиму.

— Очистишь его сам. Иначе не так вкусно.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и истину

На Красной площади было оживлённо. Туристы щёлкали затворами камер, дети бегали за голубями, экскурсоводы махали зонтами. Брусчатка под ногами была нагретой московским солнцем, а величественный мавзолей, будто бы застывший во времени, отбрасывал длинную тень, словно напоминание о вечности.

Лука и Тим неспешно шли вдоль кремлёвской стены. Лука, как всегда, в шляпе и с лёгкой тростью, а Тим — с рюкзаком за плечами, влюблённый в происходящее вокруг. Его взгляд метался то на собор Василия Блаженного, то на Спасскую башню, то на сувенирную лавку, где продавали матрёшек и фигурки с Лениным в кепке.

— «Учиться, учиться и учиться», — неожиданно произнёс Лука, останавливаясь у мавзолея. — А ведь неплохая формула, если подумать.

Тим усмехнулся: — Только странно звучит на фоне гранитного саркофага. Немного зловеще для призыва к обучению.

— Возможно, именно поэтому она и вызывает отторжение, — кивнул Лука. — Истина — это не то, что в словах. Это то, что становится тобой, если ты её прожил.

Тим вскинул брови: — А ты бы что сказал себе, молодому?

— Только одно, — Лука посмотрел на мавзолей с неожиданной мягкостью. — «Всегда спрашивай: чему это меня учит?» Любая ситуация. Любой провал. Любая радость. Это меняет оптику. Ты перестаёшь быть жертвой или победителем, и становишься учеником.

Тим задумался. Перед его глазами пробежала его недавняя ссора с другом, тревожные новости в ленте, старое письмо от матери.

— А если урок не приходит? — тихо спросил он.

— Значит, урок — это терпение. Или смирение. Или доверие. Или способность ждать. Или отпустить. Урок всегда есть. Просто иногда его приходится долго искать. Или повторять… как двойку на пересдаче.

Они прошли немного дальше, и Лука, прищурившись, посмотрел на памятник Минину и Пожарскому.

— А ведь Ленин, может, и не знал, что его фраза будет звучать как буддийская притча спустя сто лет. Кто знает… может, он просто хотел, чтобы мы все были внимательнее. К себе. К жизни.

— И к учителям, — добавил Тим, посмотрев на Луку с лёгкой улыбкой.

— Особенно к тем, что ходят рядом с нами, — ответил Лука и пошёл дальше, оставив за собой лёгкое эхо шагов на старой московской брусчатке.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и осознанность

На окраине небольшого курортного городка стоял пансионат с говорящим названием «Дыши глубже». Он прятался среди сосен, будто и сам дышал — хвойным, свежим воздухом. Весенним утром, когда солнечные лучи ещё лениво тянулись сквозь туман, Лука и Тим сидели на веранде у озера, где по утрам подавали завтрак.

— Чай с тимьяном или с чабрецом? — спросил Лука, разглядывая расписной фарфор.

— Разве это не одно и то же? — пробормотал Тим, не отрывая взгляда от телефона.

— Уже нет, — улыбнулся Лука. — Когда ты спрашиваешь об этом в спешке, с телефоном в руке — всё одно. А когда пьёшь медленно, с вниманием — разница огромна.

Тим вздохнул и убрал телефон. Он выглядел усталым.

— Я вроде бы ел утром… Но как будто не ел. Утром была каша, омлет, кофе. Всё исчезло, и я не заметил как.

Лука кивнул. Он положил себе кусочек ржаного хлеба с творожным сыром, нарезал тонкий ломтик редиски и аккуратно уложил сверху.

— Осознанность, — начал он. — Это как если бы ты первый раз в жизни пробовал редиску. Вот так. — Он протянул бутерброд Тиму. — Попробуй.

Тим прищурился, но откусил. Медленно.

— Ого… — протянул он после паузы. — Она… немного острая. И сыр как-то сладковато-сливочный. А хлеб пахнет подпеченной коркой. Я раньше этого не замечал.

Лука улыбнулся.

— Осознанность — это когда ты возвращаешь себе мир. Маленький, настоящий, без фильтров и беготни. Когда ты не ешь, чтобы закончить, а ешь, чтобы прожить этот момент.

Тим молчал. Он смотрел, как по воде скользит пара уток. Слышно было, как вдалеке кто-то раскалывает дрова, и как ветер играет в занавесках.

— А разве можно быть осознанным всё время? — спросил он. — Это же утомительно.

— Конечно, нельзя, — кивнул Лука. — Мы не монахи в горах. Но можно иногда — особенно в важных, тёплых или вкусных моментах — просто останавливаться. И быть.

Он поставил чашку.

— Я заметил: когда я ем в тишине, еда как будто становится благодарной. Как будто она рада, что её заметили.

Тим усмехнулся:

— То есть даже еда хочет быть замеченной?

— А как же! — Лука подмигнул. — Мир вообще жаждет быть замеченным. Только мы всё время спешим мимо.

Тим кивнул. Он снова посмотрел на озеро. А потом взял другую чашку и налил себе чай с чабрецом. Медленно.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и маятник времени

— Лука, где мы? — Тим осторожно шагнул вперёд, оглядываясь.
Комната была круглая. Каменная. Пустая. Но стены её были не гладкими, а утыканными часами. Механическими, песочными, солнечными, цифровыми, курантами и даже странными водяными часами. Они тикали, капали, шуршали. Некоторые спешили. Некоторые отставали. Некоторые — двигались вспять.
А в центре комнаты — огромный маятник, качающийся из стороны в сторону, мерно гудящий при каждом повороте.
— Добро пожаловать в Комнату времени, — сказал Лука, тихо, как будто боялся спугнуть тишину. — Это место, где время можно не только почувствовать, но и увидеть.

Тим подошёл ближе к стене, где песочные часы неспешно сыпали светящиеся крупинки.
— Знаешь, я никогда не думал о времени так… буквально. В жизни оно либо убегает, либо стоит на месте. Всегда непонятно, как с ним договориться.
Лука усмехнулся:
— Потому что время — не враг и не друг. Оно просто есть. И оно не лечит.

Тим удивлённо обернулся:
— А все говорят, что «время лечит».
— Время стирает, — ответил Лука, проходя мимо древних часов с треснутым циферблатом. — Как ветер стирает надписи на песке. Как пыль оседает на забытую боль. Но если ты не убрал мину — она взорвётся. Не под тобой — так под кем-то, кто идёт за тобой.
Тим вдруг напрягся:
— Ты имеешь в виду… род?
Лука кивнул и прикоснулся к маленьким настольным часам, которые шли вспять.
— Все, что мы не прожили, не приняли, не отпустили, находит путь дальше. Через сны детей. Через страхи внуков. Через странные совпадения, болезни, тревоги, которые кажутся необъяснимыми.
— Значит, если я когда-то не справлюсь с болью, она достанется моим детям?
— Если ты её спрячешь, да. А если ты её проживёшь — по-настоящему — и отпустишь, она останется здесь, — Лука указал на пол, усыпанный песком. — Под маятником. Она превратится в пыль и больше никого не заденет.

Тим молчал. Маятник качнулся.
— Знаешь, — сказал он, — у меня был дед, который никогда не говорил о войне, хотя прошёл её всю. Но мой брат каждую ночь кричал во сне. Мы думали — совпадение. А вдруг это был не он, а дед?
— Вполне возможно, — кивнул Лука. — Мы не знаем, сколько в нас не только нас. И сколько боли мы носим, думая, что это просто усталость или тревога без причины.

Тим сел прямо на пол. Песок приятно хрустел под ним.
— Как это сделать? Проработать? Отпустить?
Лука сел рядом.
— Начни с признания. Назови боль по имени. Вспомни. Проживи. И не бойся. Это не страшно — это освобождает.
Маятник замер на мгновение. Тишина.
И вдруг в воздухе повеяло лёгкостью. Как будто кто-то отпустил давно зажатое дыхание.

— Лука… — прошептал Тим, — а если у меня получится, ты думаешь, мои дети будут свободнее?
— Я уверен, — улыбнулся Лука. — Потому что время — не только про раны. Оно ещё и про освобождение. Если научиться с ним не бороться, а сотрудничать.

И комната, полная часов, зазвучала тише. Как будто кто-то внутри неё вздохнул с облегчением.
Может, это была чья-то старая боль.
А может, это было время, которое наконец позволили просто быть.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и два типа людей

Небо над Парком Судеб было серым, как несказанное слово. Всё здесь выглядело странно: деревья гнулись, как будто под тяжестью чьих-то сожалений, и скульптуры вдоль аллей изображали не людей, а их реакции — испуг, гнев, смирение, надежду.

— Странное место ты выбрал, Лука, — Тим остановился возле каменного монумента, где человек держался за голову, а над ним нависал гигантский гаечный ключ. — Здесь что, музей катастроф?

Лука усмехнулся и присел на скамейку из стекла, сквозь которую просматривалась земля, усыпанная надписями: «Я не знал, что справлюсь», «Почему именно со мной?», «Теперь я благодарен»…

— Это Парк Судеб, Тим. Сюда приходят, чтобы понаблюдать, как люди реагируют на удары жизни. Видишь вот ту арку? — он кивнул на два входа с надписями «Жертва» и «Исследователь». — Все проходят через них. Иногда по очереди, иногда — за один день обе.

Тим молча прошёл под аркой с надписью «Жертва». И почти сразу увидел перед собой сцену: актёр в маске страдания катался по полу, восклицая:
— За что мне всё это? Почему снова я?!

Рядом другой актёр — в плаще наблюдателя — кивал, делал заметки в блокноте и произносил вслух:
— Интересно, какие выводы я могу сделать из этого опыта? Где тут скрытый ресурс?

— Похоже на театр, — сказал Тим.

— Жизнь — и есть театр, — кивнул Лука. — И у тебя всегда два выбора: разыгрывать трагедию жертвы или исследовать происходящее как драму с элементами роста. Все получают один и тот же “гаечный ключ судьбы”. Вопрос лишь в том, используешь ли ты его как инструмент или он тебя оглушает каждый раз.

— И ты правда считаешь, что можно в любой ситуации найти что-то хорошее?

Лука встал.
— Не всегда сразу. Иногда — только спустя годы. А иногда — только если ты готов искать. Но можно. В этом весь фокус.

Они вышли из парка. Перед выходом стоял киоск, где раздавали миниатюрные бронзовые ключи. Тим взял один, повертел в руках и прочитал гравировку:
«Событие + отношение = результат.»

Он улыбнулся.
— А знаешь, Лука… Если уж по голове всё равно прилетает — лучше хоть с пользой.

Лука хлопнул его по плечу.
— Вот это и есть главный навык выживания.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и нехватку времени

— Лука, а почему у всех часов внутри такая каша? — Тим держал в руках раскрытые старинные карманные часы. Внутри что-то поблёскивало, щёлкало и дергалось, как будто пыталось выбраться наружу.

— Потому что время — живое. Оно не любит быть скучным, — Лука прищурился в очках, аккуратно вставляя микроскопическую пружинку в механизм. — А люди его почему-то всё время хотят упорядочить.

Они сидели в уютной мастерской в старом городе. Здесь пахло деревом, машинным маслом и терпением. Повсюду тикали часы: большие, маленькие, ходики, песочные, даже солнечные — висящие у окна, где, впрочем, солнца почти не было.

— Я вот думаю, Лука… я же вечно говорю, что у меня нет времени. На всё подряд: на спорт, на стихи, на звонок бабушке, на рисование… Даже на нормальный отпуск!

Лука отложил часы и посмотрел на Тима поверх очков.

— А ты когда-нибудь видел человека, у которого нет времени, но при этом у него есть соцсети, онлайн-магазины и марафон по сериалам?

— Ну, вообще да, — смущённо усмехнулся Тим.

— Так вот, Тим. Времени нет только на то, что не важно. Или что страшно. Или что кто-то другой придумал тебе как “обязательное”.

Лука снял со стены странный прибор — он был похож на часы, только вместо циферблата в нём крутились маленькие таблички с надписями: “Позвонить маме”, “Закончить проект”, “Полежать на диване с котом”, “Переосмыслить жизнь”…

— Это мой Приоритометр, — Лука протёр его рукавом. — Я его сам собрал, когда пытался понять, куда утекает мой день. Хочешь попробовать?

Тим осторожно взял прибор. Он был теплым и почему-то немного мурлыкал.

— А что с ним делать?

— Просто представь, что у тебя остался один год жизни. Только год. Что ты поставишь на первое место?

Тим замер. Он вдруг перестал слышать тиканье. Всё стало как будто тише. Он представил: один год. Последняя весна. Последний день рождения. Последний разговор с папой. Последняя чашка кофе…

— Я бы больше рисовал… Сказал бы Лене, что всё ещё люблю её. Провёл бы неделю с дедом в деревне. И, наверное… не делал бы вовсе эту дурацкую таблицу в Excel, которую начальник требует.

— Ну вот, — мягко сказал Лука. — А теперь скажи, что из этого действительно требует смерти, чтобы ты решился?

Тим опустил глаза.

— Ничего, — прошептал он.

— Значит, время есть, — Лука пожал плечами. — Просто ты его отдал другому хозяину. А теперь можешь вернуть себе.

Тим поднял взгляд. Все часы в мастерской вдруг начали тикать в унисон. Словно подбадривая его.

— Лука… А ты уверен, что ты просто психолог, а не какой-нибудь хрономаг?

— Я не маг. Я просто умею слушать время, — Лука подмигнул. — Оно, знаешь ли, не всегда говорит “тик-так”. Иногда оно шепчет: “Пора жить”.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и воображательную железу

— А вот это, — Тим остановился, прищурился и постарался выглядеть знатоком, — это, кажется, называется «Плач гиперлупа на фоне метафизической депрессии».

Перед ними возвышалась непонятная композиция из старых телевизоров, крыльев от вентилятора, обрывков комиксов и трёх яблок. Одно из них было явно пластиковое. Остальные — кто знает.

Лука, поправив очки и бороду, с интересом изучал надпись на табличке:
«Без названия. 2023. Смешанная техника и внутренние конфликты.»

— Хм, — задумчиво произнёс он. — Похоже, это именно то, о чём мы говорили: чужая картинка, загруженная в голову зрителя. Без инструкции.

— А почему это плохо? — искренне удивился Тим. — Ну, типа… оно же прикольно. Вау-эффект и всё такое. Может, и правда про гиперлуп. Или про депрессию. Или вообще про детство автора, где был вентилятор и яблоки…

Лука улыбнулся, легонько похлопал его по плечу.

— Видишь, ты уже начал включать свою воображательную железу. Её не обманешь. Если она жива, она начнёт работать, даже если ты просто смотришь на кучу странных предметов.

— Это диагноз?

— Это суперсила, — сказал Лука. — Но её можно потерять. Хоть и не навсегда.

Они пошли дальше по залу. На одной из стен висел холст, покрытый сплошным серым цветом. Просто серым. Ни мазка, ни теней. Только название гласило:
«Понедельник в душе налогового инспектора».

Тим фыркнул, но Лука вдруг остановился.

— Вот, это очень точно, — сказал он с такой серьёзностью, что Тим даже замер.

— Ты сейчас издеваешься?

— Отнюдь. У меня был клиент — бухгалтер с тремя детьми, ипотекой и котом по имени НДС. Этот понедельник был его образом жизни. Без красок. Без фантазии. Без своей реальности. Только отчёты и чужие ожидания.

— А ты его спас?

— Нет, — Лука пожал плечами. — Я просто показал ему, где у него находится воображательная железа. Он сам себя спас. Начал писать короткие рассказы про бухгалтеров-супергероев.

— Подожди… это же звучит… круто!

— Именно, — Лука кивнул. — Потому что это его мир. Его картинка. А не то, что ему скармливали день за днём.

Они вышли в зал с панорамными окнами. За стеклом — яркое небо, город, дети с мороженым, велосипедисты, женщина с красным зонтом. Настоящее полотно жизни.

— Вот, — сказал Лука, — вот где проверяется, кто хозяин своей жизни. Можешь ты увидеть здесь красоту, драму, надежду, сюжет — или тебе нужно, чтобы кто-то нарисовал тебе это на стене и сказал: «Смотри сюда. Вот оно.»

Тим молча смотрел на город. Потом достал из рюкзака блокнот и ручку.

— Что пишешь?

— А вдруг… у меня тоже в голове начнёт складываться что-то своё?

Лука улыбнулся.

— Это и есть начало. Добро пожаловать обратно, хозяин.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Как Тим решил быть выше всего этого

— Я переехал, — важно заявил Тим, встречая Луку у входа в старую городскую обсерваторию.
— В смысле? — Лука прищурился сквозь солнце.
— В смысле… теперь я живу тут. На башне. Под куполом. Рядом с телескопом.
— Ты решил стать астрономом?
— Нет. Я просто… выше этого. Выше суеты. Над драмами. Вдали от эмоций.

Лука зашёл внутрь. Там пахло пылью, старыми книгами и звёздным светом. Тим водил его по винтовой лестнице и одновременно вещал:

— Тут, знаешь, всё иначе. Никто не орёт. Никто не требует. Я просто наблюдаю. За звёздами. За людьми. С расстояния.
— Мм. Холодновато здесь, — заметил Лука, кутаясь в шарф.
— Именно! — оживился Тим. — Холод — это хорошо. Эмоции греют, но потом в них сгораешь. Я решил не гореть больше.

Они добрались до самой верхней площадки. Тим открыл купол, и на них хлынул весенний ветер. Внизу — шум города. Машины, смех, чей-то лай. А здесь — почти космос.

— Знаешь, Тим, — спокойно сказал Лука, — это похоже на то, как будто ты сел в дирижабль и улетел от себя.
— А что плохого? Здесь тихо. Я не вовлечён.
— Но и не включён, — вздохнул Лука. — Быть выше — не то же самое, что быть живым.

Тим задумался.
— А как по-твоему — надо прям нырять в каждую бурю?
— Не обязательно. Но хотя бы иногда спускаться с башни. Чтобы услышать, как бьётся сердце — своё и чужое.

Внизу кто-то играл на гитаре. Песня долетала едва слышно. Лука опустился на лавочку, достал из сумки термос и налил чай.

— Ты не обязан реагировать на всё. Но если всегда только наблюдать, однажды забудешь, как участвовать.

Тим сел рядом.
— А если снова станет больно?
— Тогда мы поднимемся сюда. Подумаем. Выпьем чаю. Но только чтобы вернуться. Потому что жизнь — внизу.

Ветер утих. С крыши было видно, как зажигаются первые фонари. Башня, на которой они сидели, была не убежищем, а точкой обзора. И это многое меняло.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и пять волшебных вопросов

Весенний парк. Тихая аллея. Лука и Тим идут рядом. Лука в плаще и с тростью, Тим — в куртке, время от времени пинает прошлогодние листья. Солнце пробивается сквозь ветви деревьев.

Тим (вздыхает): Лука, а у тебя есть какие-нибудь приёмы… ну, типа хитрых психологических ключиков, чтоб раз — и легче стало жить?

Лука (улыбается): Ты хочешь инструкцию, как чинить душу, как старый приёмник?

Тим: Ну… хотя бы как сбросить внутреннюю ошибку. Иногда ощущение, будто я загрузился в неправильной операционной системе и всё тормозит.

Лука: Понимаю. Есть один метод… Мюнхаузенский, я его так называю.

Тим (с интересом): Это где он себя за волосы из болота вытаскивал?

Лука: Именно. Физически невозможно. Но внутри нас — возможно всё. Вот тебе пять волшебных вопросов, как верёвка с узелками, чтобы выбраться из внутреннего болота.

Тим: Давай.

Лука: Первый — “Что ты хочешь, чтобы произошло?” Не “что тебя достало”, не “что не так”, а именно — что ты хочешь.

Тим: Уже необычно. Обычно я знаю, что не хочу, а что хочу — туманно.

Лука (подмигивает): Вот и разгоняй туман. Второй вопрос: “Что нужно, чтобы это произошло?”

Тим: О, ну тут фантазия врубается: “Нужно, чтобы мир изменился, зарплата выросла, соседи уехали…”

Лука (улыбаясь): А теперь спрашивай себя снова: “А что ещё нужно?” И снова. И снова. Пока не останется только то, на что ты влиять можешь сам.

Тим (задумчиво): То есть пока не останется что-то вроде: “Выспаться” или “поговорить с боссом”.

Лука: Вот именно. И тогда третий вопрос: “Можешь ли ты это сделать?”

Тим: Ну, если не могу, значит возвращаюсь к первому?

Лука: Да. Потому что решение, которое зависит от других — не решение для тебя. Это как пытаться ветряную мельницу остановить словами.

Тим: А если могу?

Лука: Тогда четвёртый: “А сделаешь ли ты это?” Тут примеряешь: готов ли ты действительно встать и сделать шаг?

Тим: Хм… иногда ведь и могу, и надо бы… но не хочется.

Лука: Вот тогда это уже вопрос внутренней честности. И пятый: “И что тогда произойдёт?”

Тим (улыбается): И если выясняется, что после этого я окажусь в ещё большей луже — возвращаюсь в начало?

Лука (со смехом): Бинго. Пока цепочка не сложится, как пазл: ясно, просто, и чувствуешь в теле желание действовать. Тогда — вперёд.

Тим: Слушай, это прям как внутренняя игра в «угадай мелодию». Только вместо мелодии — моя цель.

Лука: И если мелодия фальшивая — ты это сразу услышишь.

Тим (останавливается и смотрит на голубое небо сквозь ветви): Спасибо, Лука. Слушай, а если всё равно залипаю в болотце?

Лука (трогает его за плечо): Тогда остуди голову. Сначала — чай, ванна, плед. Или просто выговорись. А потом снова — пять вопросов. Как компас, который работает даже в шторм.

Тим (тихо): Ты как будто в карман кладёшь фонарик. Вроде мелочь, а в темноте — спасение.

Лука (улыбается): Я просто помню, как сам в темноте шарил и мечтал хоть о свечке.

Ваш Александр Смирнов