— Лука, а вот скажи… Почему у людей “хорошо” и “плохо” такие… скользкие вещи? Сегодня “плохо” — потому что уволили, а завтра — “слава богу, что уволили”, и всё хорошо.
— Потому что “плохо” и “хорошо” — это не свойства событий, Тим, а свойства восприятия.
Солнце — оно просто светит. Но один скажет: “Ай, как жарко! Ужас!”, а другой: “Наконец-то лето пришло!”
— Ага… То есть дело не в погоде, а в том, кто как на неё реагирует?
— Именно. “Плохо” — это как дождь в день пикника. А “хорошо” — это тот же дождь, но после двух недель засухи.
— Но ведь иногда реально всё плохо. Ну вот объективно.
— Объективно у нас только температура тела. Всё остальное — через призму нашего восприятия. Даже когда человек плачет — это ведь не обязательно плохо. Иногда это просто от того, что сердце разморозилось.
Знаешь, как у тебя на стекле наледь сходит — сначала течёт немного мутная вода, а потом чистое стекло. Вот и слёзы такие бывают.
— А если человеку всё плохо? Ну вот всё…
— Тогда надо смотреть, а что у него было “хорошо”.
Иногда человек страдает не потому, что всё плохо, а потому что потерял что-то хорошее. Или думает, что потерял.
И если спросить: “А что тогда было ценно?” — он вспоминает. И там уже не только боль, а ещё и любовь.
А любовь — это всегда живое.
— То есть ты предлагаешь… сравнивать?
— Да. Сравнение возвращает контекст.
Если ты говоришь: “У меня жизнь — сплошная тьма”, я спрошу: “А когда ты видел свет?”
Если ты говоришь: “Мне страшно”, я спрошу: “А когда ты был смелым?”
Не чтобы спорить, а чтобы показать — ты не только это чувство. Ты — весь спектр.
— Как будто в каждом страхе — где-то рядом спрятана злость?..
— Именно. Потому что злость — это движение наружу, защита, активность. А страх — это замереть, отступить. И часто страх берёт верх, если в детстве злость была “нельзя”.
Но если достать эту злость, позволить себе её почувствовать — то вдруг выясняется, что человек может постоять за себя. И мир становится меньше похож на пещеру с чудовищами.
— Это как будто… внутри нас есть комната с разными кнопками, но нас всё детство учили жать только одну.
— Очень точное сравнение, Тим.
И вот человек приходит на сессию, и мы просто пробуем понажимать остальные кнопки.
Сначала осторожно. С опаской.
А потом с удивлением: “Ого! А у меня и это есть?! А можно было?!”
— И тогда “плохо” — уже не враг, а весточка: “Эй, ты там на одной стороне застрял. Посмотри-ка на другую”.
— Ты быстро схватываешь.
“Плохо” — это как звонок будильника. Не для того, чтобы испугать, а чтобы разбудить.
Главное — не выключать будильник сразу, а попытаться понять: “К чему он меня зовёт?”
— А ты сам что делаешь, когда тебе “плохо”?
— Я сажусь. Дышу.
И спрашиваю себя: “А где во мне сейчас спрятано ‘хорошо’? Где оно затаилось?”
Иногда оно приходит не сразу. Но оно всегда где-то рядом.
Потому что эти двое — “плохо” и “хорошо” — как брат с сестрой: ссорятся, спорят, но друг без друга не могут.
— Спасибо, Лука. Ты как всегда… как чашка горячего чая в дождь.
— А ты, Тим, как тот самый дождь — неожиданный, живой и очень к месту.
Ваш Александр Смирнов