Месяц: Июнь 2025

Опубликовано

Про внутреннее сопротивление

— Лука, а почему у меня бывает такое… вроде понимаю, что нужно делать, и даже хочу… но как подойду к делу — всё внутри сжимается.
Начинаю отвлекаться, уставать, вспоминать, что надо посуду помыть, шкаф разобрать, на балконе устроить революцию… всё, что угодно, лишь бы не делать.

— Это и есть сопротивление.
Ты подходишь к двери — и вдруг внутри поднимается охрана: “Стоп! А ты кто такой? Куда собрался?”

— Ну да, я так и чувствую. Будто кто-то ставит мне подножку, хотя я же иду туда, куда хочу!
— Вот именно.
Ты хочешь, но ещё больше боишься.
Сопротивление — не враг. Это такой сторож на границе между “знакомым” и “новым”. Он не спрашивает: “Это полезно?” — он спрашивает: “Это безопасно?”

— Но иногда оно тормозит самые важные шаги.
— Конечно. Потому что за этими шагами часто стоит что-то, что может перевернуть твою жизнь.
А перемена — даже к лучшему — это всегда немного смерть. Смерть старого “я”, старой схемы, старой боли.

— Получается, сопротивление — как пес, который лает, когда я подхожу к сундуку с сокровищами?
— Прекрасная метафора. Именно.
Сундук есть. Он твой. Но его охраняет верный пёс. И пока ты не подружишься с этим псом, сундук останется закрытым.
А пес рычит не потому, что ненавидит тебя, а потому что считает, что охраняет тебя от тебя же.
Он боится, что ты не справишься с тем, что там внутри.

— А как подружиться с этим псом?
— Сесть рядом. Не гнать его.  Сказать: “Я тебя вижу. Спасибо, что защищаешь. Давай посмотрим вместе, что там в сундуке.”
И может оказаться, что внутри — не только золото и самоцветы, но и страхи, обиды, давние мечты, которые ты когда-то спрятал, потому что не поверил, что имеешь на них право.

— Слушай, а ведь правда… Иногда сильнее всего сопротивляюсь как раз тому, что больше всего хочу.
— Да. Потому что настоящее “хочу” — всегда уязвимо.
В нём мы без кожи. Без защит.
Если уж позволишь себе хотеть по-настоящему — то и больно может быть по-настоящему, если не получится.

— Получается, сопротивление — это тоже я?
— Конечно. Только та твоя часть, которая очень хочет, чтобы ты выжил.
Просто она ещё не знает, что ты уже вырос, и можешь справляться с переменами.

— А ты, Лука, чувствуешь сопротивление?
— О да.
Каждый раз, когда я начинаю делать что-то по-настоящему важное.
Оно шепчет мне: “Ты слишком стар, слишком медленный, слишком непонятный… кому ты вообще нужен?”
А я отвечаю: “Спасибо. Я тебя слышу.
И всё равно пойду.”

— Красиво.
— Не красиво, Тим. Это просто практика.
Каждый день.
Каждый шаг.
Шаг — и собака рядом.
Шаг — и она уже не рычит, а идёт следом.
А потом, может быть, даже ляжет у твоих ног и будет спать, пока ты достаёшь из сундука свою настоящую силу.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про страх перемен

— Лука, а вот скажи честно… почему люди так боятся меняться?
— Потому что перемены — это как новые ботинки: красивые, но жмут. А старые — пусть и стоптанные, зато нога уже привыкла.

— Но ведь если в этих старых уже вода протекает и подошва развалилась — разве не лучше всё-таки рискнуть?
— Угу. Вот только для этого надо сначала заметить, что промок.
А человек сидит себе в луже и думает: “Ну… тепло. Неудобно, конечно, но вдруг в других ботинках будет ещё хуже?”

— Получается, он боится не перемен, а того, что они принесут?
— Именно. Перемена — это ведь неизвестность.
А неизвестность для психики — как пустая комната ночью: ты ещё не зашёл, но уже решил, что там кто-то страшный под кроватью.

— А как же тогда меняться?
— Шаг за шагом.
Не врываться туда, где темно, с боевым кличем, а постучать. Прислушаться. Взять с собой фонарик.
И обязательно кого-то рядом. Даже просто чтобы кто-то сидел у двери и ждал — это уже делает поход в новое менее одиноким.

— Это как с клиентами?
— Да.
Они приходят, путаются в себе, жалуются на свою жизнь, но когда спрашиваешь: “А что бы ты хотел?” — замолкают.
Потому что “хотеть” — это уже шаг к перемене.
А если хотеть — то ведь придётся что-то менять.
А менять — страшно. Вдруг не получится. Или получится — и будет ещё страшнее.

— Получается, привычное страдание — как старый друг?
— Очень даже. Страдание — знакомое, понятное. С ним можно обниматься по вечерам, жаловаться на него друзьям, винить в нём всех вокруг.
А счастье — оно требует ответственности.
Надо делать выбор. Надо вставать и что-то менять.
Не все к этому сразу готовы.

— Ты сейчас сказал — и я вдруг понял: когда мне в жизни было особенно “плохо”, я часто держался за него изо всех сил. Как будто оно хотя бы давало мне ощущение, что я есть.
— Верно. Страдание хоть и больно, но даёт форму.
Как гипс — неподвижный, жёсткий, но “держит”.
А выздоровление — это снять гипс. И сначала не знаешь, как ходить без него. Всё непривычно, шатается, будто мир под ногами жидкий.

— А как помочь человеку поверить, что он может без гипса?
— Очень просто. Надо просто быть рядом, когда он снимает его.
И не торопить. Не кричать: “Давай-давай, иди, чего ты боишься!”
А просто сказать: “Я здесь. Дыши. У тебя получится. Ты уже делаешь.”
Иногда достаточно просто не оставить человека одного с его переменой.

— А ты сам когда-нибудь боялся меняться?
— Каждый раз, когда менялся.
Знаешь, Тим, я уже много раз думал: “Вот теперь-то я точно окончательно вырос, понял, стал тем, кто я есть.”
А потом — бац! — и жизнь снова показывает, что я только начал.

— Получается, перемены — это не этап, а стиль жизни?
— Именно.
Человек жив, пока он меняется.
Когда он перестаёт меняться — он превращается в музейный экспонат: пыльный, но “цельный”.

— Спасибо, Лука. Ты снова всё расставил по полочкам.
— Я не расставлял. Я просто дал тебе фонарик, а ты сам заглянул в ящик, куда давно не заглядывал.
А в этом ящике, между прочим, у тебя настоящие крылья.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про плохо и хорошо

— Лука, а вот скажи… Почему у людей “хорошо” и “плохо” такие… скользкие вещи? Сегодня “плохо” — потому что уволили, а завтра — “слава богу, что уволили”, и всё хорошо.
— Потому что “плохо” и “хорошо” — это не свойства событий, Тим, а свойства восприятия.
Солнце — оно просто светит. Но один скажет: “Ай, как жарко! Ужас!”, а другой: “Наконец-то лето пришло!”

— Ага… То есть дело не в погоде, а в том, кто как на неё реагирует?
— Именно. “Плохо” — это как дождь в день пикника. А “хорошо” — это тот же дождь, но после двух недель засухи.

— Но ведь иногда реально всё плохо. Ну вот объективно.
— Объективно у нас только температура тела. Всё остальное — через призму нашего восприятия.  Даже когда человек плачет — это ведь не обязательно плохо. Иногда это просто от того, что сердце разморозилось.
Знаешь, как у тебя на стекле наледь сходит — сначала течёт немного мутная вода, а потом чистое стекло. Вот и слёзы такие бывают.

— А если человеку всё плохо? Ну вот всё…
— Тогда надо смотреть, а что у него было “хорошо”.
Иногда человек страдает не потому, что всё плохо, а потому что потерял что-то хорошее. Или думает, что потерял.
И если спросить: “А что тогда было ценно?” — он вспоминает. И там уже не только боль, а ещё и любовь.
А любовь — это всегда живое.

— То есть ты предлагаешь… сравнивать?
— Да. Сравнение возвращает контекст.
Если ты говоришь: “У меня жизнь — сплошная тьма”, я спрошу: “А когда ты видел свет?”
Если ты говоришь: “Мне страшно”, я спрошу: “А когда ты был смелым?”
Не чтобы спорить, а чтобы показать — ты не только это чувство. Ты — весь спектр.

— Как будто в каждом страхе — где-то рядом спрятана злость?..
— Именно. Потому что злость — это движение наружу, защита, активность. А страх — это замереть, отступить. И часто страх берёт верх, если в детстве злость была “нельзя”.
Но если достать эту злость, позволить себе её почувствовать — то вдруг выясняется, что человек может постоять за себя. И мир становится меньше похож на пещеру с чудовищами.

— Это как будто… внутри нас есть комната с разными кнопками, но нас всё детство учили жать только одну.
— Очень точное сравнение, Тим.
И вот человек приходит на сессию, и мы просто пробуем понажимать остальные кнопки.
Сначала осторожно. С опаской.
А потом с удивлением: “Ого! А у меня и это есть?! А можно было?!”

— И тогда “плохо” — уже не враг, а весточка: “Эй, ты там на одной стороне застрял. Посмотри-ка на другую”.
— Ты быстро схватываешь.
“Плохо” — это как звонок будильника. Не для того, чтобы испугать, а чтобы разбудить.
Главное — не выключать будильник сразу, а попытаться понять: “К чему он меня зовёт?”

— А ты сам что делаешь, когда тебе “плохо”?
— Я сажусь. Дышу.
И спрашиваю себя: “А где во мне сейчас спрятано ‘хорошо’? Где оно затаилось?”
Иногда оно приходит не сразу. Но оно всегда где-то рядом.
Потому что эти двое — “плохо” и “хорошо” — как брат с сестрой: ссорятся, спорят, но друг без друга не могут.

— Спасибо, Лука. Ты как всегда… как чашка горячего чая в дождь.
— А ты, Тим, как тот самый дождь — неожиданный, живой и очень к месту.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про перемены

— Лука, а ты веришь, что люди могут меняться? — Тим задумчиво смотрел в окно электрички.
— Верю. Более того, я считаю, что они вообще не могут не меняться, — Лука улыбнулся. — Просто иногда кажется, что кто-то застрял. А он, может, просто делает круг по спирали и пока снова возвращается к знакомому месту.

— Ну не знаю… Я вот вспоминаю одного знакомого. Каждый раз, когда он пил, говорил одно и то же: “Я когда выпью, становлюсь другим человеком. А этому другому — тоже можно выпить”.
— Ха! Отличная формулировка. Классика! Прямо иллюстрация: не человек управляет процессом, а процесс — человеком.

— Вот-вот. Я всё думаю: может, человек и правда — не какая-то штука с настройками, а как река — течёт, куда-то стремится…
— Прекрасное сравнение, Тим. Человек — не статуя, а течение. Волна, а не неподвижная скала. Мы каждый день умираем в одной точке и рождаемся в другой. Даже тело — и то обновляется постоянно. А уж душа… она и подавно не терпит застоя.

— А как понять — ты меняешься в сторону прогресса или в сторону, ну… деградации?
— Очень просто. Если тебе скучно — скорее всего, деградируешь.
— Скучно?!
— Ну да. Прогресс — это всегда интерес. Всегда новизна. Там, где живое движение, всегда присутствует любопытство. Открытость. И немного страха — хорошего, как перед прыжком в озеро. А если ничего не шевелится, всё известно, всё под контролем — там болото. Болото — не враг. Просто остановка. Но надолго застревать не стоит.

— А если кто-то совсем в минусе? Всё валится, ничего не хочется…
— Бывает. Человек в яме.
Но если ты рядом и не пугаешься его темноты — он со временем начинает различать очертания вещей. Потом цвета. Потом свет.
И вдруг понимает, что яму можно покинуть.
— Или выкопать её поглубже…
— Ну, такое тоже бывает. Главное — чтобы лопата была его, а не твоя…

— А как ты вообще помогаешь человеку меняться?
— Я просто присутствую рядом.
— В смысле?..
— Буквально. Сижу. Слушаю. Смотрю с интересом. Спрашиваю, если что-то не понял.
— И всё?
— Всё.
Понимаешь, когда ты правда интересуешься другим человеком — он начинает интересоваться собой.
Когда ты не пугаешься его слёз, он начинает меньше бояться их сам.
Когда ты не теряешься рядом с его тьмой — он вспоминает, где у него внутренний фонарик.

— Это прямо как ты со мной. Я к тебе пришёл — вроде просто поговорить. А потом вышел и подумал: “Кто вообще был тот, кто туда заходил?..”
— Вот и прекрасно. Значит, процесс пошёл.
— А ты сам меняешься?
— Конечно. Каждый раз, когда кто-то рядом находит себя — я тоже чуть больше становлюсь собой.
— Ммм… Красиво.
— Это жизнь, Тим. Она вообще красиво устроена. Особенно когда не мешать ей быть рекой.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про двойственность восприятия

— Лука, а ты когда-нибудь чувствовал, что вот нужно что-то сказать, защитить себя… но вместо этого просто отступаешь? Замираешь. Слова застревают где-то в груди. И ты уже не человек, а тень самого себя, — Тим смотрел в окно электрички. За стеклом дрожали деревья в вечернем свете.

— Конечно, — кивнул Лука. — У каждого был такой момент. А ты вспомнил что-то конкретное?

— Да. Ситуация на работе. Меня обвинили в том, что я не доделал проект. Хотя это был не я. Я все знал, мог бы спокойно объяснить. Но просто… сжался внутри. Промолчал. Ушел. Потом себя еще три дня грыз.

Лука внимательно посмотрел на него:

— Страх?

Тим пожал плечами:

— Наверное. Хотя опасности-то никакой не было. Никто не угрожал, даже голос не повышали. Просто… я не справился.

— Вот именно, — кивнул Лука. — В таких случаях часто путают причину и следствие. Кажется, что страх — это главная эмоция. Но очень часто он всего лишь верхушка айсберга. А под ним — злость. Непроявленная, заблокированная.

— Но злость — это же плохо, — удивился Тим.

— Смотри, — спокойно сказал Лука. — Когда возникает опасность, тело может отреагировать по-разному. В страхе — мы убегаем. В злости — нападаем, устраняем угрозу. Если по какой-то причине нападение “нельзя”, если с детства учили “не злись”, “не спорь”, “не перечь” — злость уходит внутрь. Но угроза никуда не делась. Тело не знает, что делать. И тогда включается страх.

— И ты замер.

— Именно. И если мы будем работать только со страхом, он будет возвращаться. Потому что его “корень” — заблокированная злость. Только когда человек научится признавать свою агрессию, выражать её экологично и к месту — только тогда он по-настоящему освобождается от страха.

Тим задумался:

— Получается, у каждой эмоции есть противоположность?

— Конечно, — ответил Лука. — Наше восприятие — двойственное. Добро и зло. Тепло и холод. Близко и далеко. Всё парами. Даже “плохо” невозможно почувствовать, если ты не знаешь, что такое “хорошо”. Когда человек жалуется, что у него всё плохо, бывает полезно задать вопрос: “А как было бы хорошо?” И вдруг оказывается, что его “плохо” — это для кого-то верх блаженства. Всё зависит от точки отсчета.

— Что для одного смерть, то для другого приключение?

— В точку. Или как в анекдоте: “у кого-то шампанское теплое, а у кого-то суп из топора праздник”. Мы сравниваем, потому что умеем видеть противоположности. Это особенность нашего мышления. Но бывает и иначе…

Лука чуть наклонился вперёд:

— Есть состояния, где это двойственное восприятие исчезает. Где нет “плохо” и “хорошо”. Всё — просто есть. Неописуемый опыт. Иногда он приходит в особых практиках, вроде гностического интенсива. Иногда — внезапно, как прозрение.

Тим прищурился:

— И как это ощущается?

— Как будто мир впервые виден целиком. Как будто ты не наблюдаешь — а есть. И в этом — такая тишина… А потом возвращаешься. Но знание остаётся. Ты уже не веришь окончательно в то, что “плохо” — навсегда плохо, а “хорошо” — это только хорошее. Ты видишь обе стороны. И становишься свободнее.

Электричка замедлилась. Станция приближалась.

Тим улыбнулся:

— Получается, иногда, чтобы справиться со страхом… нужно позволить себе разозлиться?

— Позволить себе быть живым, — поправил Лука. — Со всеми красками. И тогда — возникает выбор.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про искусство общения

— Лука, а ведь говорят: чем лучше человек умеет общаться — тем больше у него шансов в жизни. Это правда?

— Абсолютная. Только слово «общаться» тут не просто про болтать. Это про умение войти в чужую реальность. Осторожно. Внимательно. Почти как в храм.

Тим усмехнулся:

— В храм, говоришь? А если я просто хочу, чтобы начальник подписал мой отпуск?

— Вот как раз тогда особенно важно быть внимательным. Представь, ты идёшь к человеку, от которого многое зависит. Допустим, к тому самому начальнику. Что ты обычно делаешь?

— Ну… готовлю аргументы, заранее продумываю, чего хочу. Иногда даже тревожусь. Или, наоборот, стараюсь выглядеть увереннее, чем я есть.

— А теперь представь, — сказал Лука, глядя на Тима поверх очков, — что у этого начальника в голове — целая вселенная. Своя. И ты — в ней чужой. И он сейчас воспринимает тебя не таким, какой ты есть на самом деле, а таким, каким рисует его мозг. А мозг, как известно, фантазёр ещё тот.

— Ну да. Я, может, пришёл с добрыми намерениями, а он увидел во мне очередного «прилипалу»…

— Именно. Потому что восприятие работает не напрямую. Мы не видим «объективную реальность». Мы её собираем. По кусочкам. То, на что направили внимание, то и стало нашим миром.

— То есть, если я вдруг сейчас обращу внимание на ощущение под ногами… — Тим оторвался от дивана и постучал ногой по полу. — О, дерево!

— Вот. А секунду назад этого дерева в твоей реальности просто не существовало. Ты был погружён в разговор. И мозг фильтровал всё, что не относится к теме.

— То есть, человек видит только то, что готов сейчас увидеть?

— Да. А то, что он увидел, ещё и интерпретирует — через призму своего настроения, опыта, убеждений. И на внутреннем экране у него появляется образ. А теперь представь: на этом экране — ты.

— И не факт, что я там в рубашке и с добрым лицом.

— Возможно, ты там — как строгий учитель из его детства. Или как надоедливый продавец. Или как рыба из сна. Кто знает?

— То есть я не знаю, что он обо мне подумал?

— Совершенно верно. И вот тут начинается настоящее искусство общения. Сначала — признаться себе: «Я не знаю». Это честная точка. Нулевая. И с неё — начать исследование.

— Как?

— Наблюдать. Смотреть, как он сидит. Устал? Напряжён? Где его внимание? Что у него на столе? На стене? Кто он такой — человек, а не функция?

— А если у него на стене, скажем, фотография с рыбалки?

— Прекрасно! Ты искренне заинтересуешься. Скажешь, мол: «Какая рыба! Это омуль?» — и не просто из вежливости, а потому что тебе правда интересно, какая история стоит за этим фото.

— И если он расскажет…

— Значит, он начинает впускать тебя в свою «первую зону». Зону симпатии. Туда, где его душа отдыхает. И если ты окажешься внутри этой зоны — отказать тебе будет сложнее. Не потому, что ты манипулируешь. А потому что вы на одной волне. И ты — уже не чужой.

Тим задумался.

— То есть, если уметь внимательно наблюдать, подстраиваться и направлять внимание человека в сторону приятного — можно значительно улучшить результат общения?

— Именно. Но важно быть в этом искренним. Не играть, а присутствовать. Человечески. И помнить: твоя задача — не только получить своё, но и не вторгнуться в чужую реальность, как буря. Лучше — как лёгкий ветерок. Который освежит.

— И тогда я буду не просто просителем. Я стану чем-то вроде… света в его окне?

Лука улыбнулся:

— Ты станешь тем, после встречи с кем остаётся хорошее послевкусие. А это уже искусство. Настоящее. Но вполне постижимое.

Тим кивнул:

— Надо тренироваться. Наблюдать. Слушать. И быть собой. Но — внимательным собой.

— И если вдруг всплывёт старый страх или травма, — добавил Лука мягко, — и ты почувствуешь, что уже не можешь быть внимательным… в этот момент лучше не ломать ситуацию, а потом поговорить с тем, кто поможет тебе вернуть осознанность.

— То есть, если зашкаливает — к психологу?

— Именно. Чтобы не путать свою боль с чужой реальностью.

Тим вздохнул. А потом улыбнулся:

— Получается, самая крутая социальная техника — это просто быть человеком. Но — осознанным человеком.

Лука рассмеялся:

— Да. Это, пожалуй, самая недооценённая суперспособность нашего времени.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про нулевую точку

— Лука… — Тим смотрел в окно, не оборачиваясь. — А у тебя бывало, что ты просто сидишь… и вдруг — стоп. Всё останавливается. И ты как будто на вершине горы. Смотришь вниз. И видишь — всю свою жизнь. От начала и до этой самой точки.

Лука тихо поставил чашку на подставку и посмотрел на Тима.

— Бывало.

— И в этот момент — ни спешки, ни задач, ни звонков. Только тишина. Как будто ты внутри кадра, который больше не движется. Только ты и вид. А вокруг — облака. И солнце вдруг пробивается через них, и ты понимаешь, куда ты шёл.

— Да, — сказал Лука. — Это и называется нулевая точка.

Тим повернулся, прищурился:

— Это как?

— Как остановка в пути, — пояснил Лука. — Не конец и не начало. Момент, когда ты вдруг осознаёшь: «Я жил. И, пожалуй, жил неплохо». Ты не знаешь, что будет дальше, но и не боишься, если вдруг — всё.

Тим сел в кресло, поджав под себя ногу:

— Я недавно такое пережил. Вроде ничего не случилось. Просто сидел с чашкой кофе. И вдруг — как будто кто-то протёр стекло. И всё стало видно. Я даже не знал, что у меня столько хорошего уже случилось. Сколько сделано. Не идеально, но… цельно. Как будто у этой жизни был свой замысел.

Лука кивнул.

— Бывает так. Вдруг — приходит согласие с собой. Не из гордости, не из самодовольства. А просто тёплое: «Спасибо. Я справился».

— И вдруг понимаешь, — продолжил Тим, — что если бы сейчас всё закончилось… это был бы нормальный момент. Не страшный. Честный. Как после спектакля, когда зрители хлопают и ты сам доволен: отыграл, как надо.

Лука внимательно слушал. Не прерывал.

— А потом, — Тим улыбнулся, — вдруг опять всё приходит в движение. Облака возвращаются. Картинка исчезает. Ветер. Шумы. Люди. Дел полно. И ты уже снова не на вершине, а на тропе. Но внутри — легче. Как будто тебе кто-то сказал: «Идёшь правильно. Продолжай».

— И появляется ещё одна жизнь, — мягко сказал Лука. — Следующая. После нулевой точки.

— Да! — обрадовался Тим. — Словно новая глава. А ты — всё тот же, только чуть… увереннее. Не потому что стал круче. А потому что перестал бояться.

Лука встал, подошёл к полке, взял толстый альбом и открыл на пустой странице.

— Мы живём не одну жизнь. Мы живём много. Иногда в одной и той же биографии. Просто у каждой — своя глава, своя логика. И своя вершина.

Он протянул Тиму альбом.

— Запиши туда свою. Новую. Пока свежо. Пока ты помнишь солнце, ветер и как двигались облака.

Тим взял ручку, задумался.

— А у тебя сейчас какая жизнь, Лука?

— Очередная, — улыбнулся Лука. — После одной из тех самых точек. В которых смерть — больше не страшна. А жизнь — больше не обязана быть героической. Только настоящей.

Тим кивнул, записал первую строчку:

«С этого момента — началась ещё одна моя жизнь…»

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про критику

— Лука, — Тим ворвался в комнату с видом, будто щас будет запуск космической ракеты. — Скажи, а ты когда-нибудь вступаешь в споры в интернете?

Лука, сидящий на полу в позе полулотоса и неспешно подрезающий сухой лист у своего фикуса, приподнял бровь:

— Это вопрос с подвохом?

— Нет, серьёзно. Вот ты читаешь какую-нибудь статью, и у тебя прям внутри всё клокочет. Хочется сказать автору: «Ты не прав!» Или: «Ты чего вообще?!» Или, ну, хотя бы: «А с чего ты это взял, а?»

— Бывает, — кивнул Лука. — Но нечасто. Я обычно в такие моменты сначала говорю это… себе.

— Себе?

— Ну да. «Ты чего вообще, Лука? А с чего ты это взял, а?» — Лука улыбнулся.

Тим рассмеялся и сел рядом.

— А ведь, кстати, хорошая штука. Себе сказать. Только я редко так делаю. Я обычно сразу в бой. Или в обиду. Особенно если кто-то напишет какую-нибудь глупость, вроде «слоны умнее людей».

— Интересно. И что ты обычно делаешь?

— Ну… Сначала я негодую. Потом мысленно доказываю, почему он не прав. Потом пишу длиннющий комментарий, начинающийся с фразы: «С какой стати?!» А потом… потом сижу и думаю, зачем я всё это написал.

— Хорошо, что ты думаешь после, — сказал Лука. — Уже прогресс.

— А ты бы как сделал?

Лука задумался, пригладил рукой лист фикуса и сказал:

— Был такой человек — Сергей Павлович Королёв. Великий практик, без лишнего философствования. И у него был один принцип: «Не согласен — критикуй. Критикуешь — предлагай. Предлагаешь — делай. Делаешь — отвечай.»

— Ну… звучит. Прям как чек-лист в конфликте.

— А я бы добавил: «Критикуешь — обоснуй. Предлагаешь — будь готов делать. А пока всё это делаешь — не забывай, зачем ты это вообще начал».

— О, вот это уже ближе ко мне.

Тим вытащил телефон, полистал экран и вдруг сказал:

— А знаешь… я только что вспомнил, почему меня задел тот пост про слонов. Не потому что автор не прав, а потому что я увидел в нём насмешку над людьми. Как будто мы — хуже. А я не люблю, когда людей обесценивают. Даже если мы действительно творим странные штуки, вроде вырубки лесов.

— И ты почувствовал раздражение.

— Да.

— И решил его выразить.

— Ага.

— И в этом месте, Тим, ты стоял на развилке. Либо просто скинуть раздражение в комментарий, чтобы стало полегче. Либо остановиться и подумать: «А в чём моя боль? Почему меня это задело? А что на самом деле хотел сказать автор? А может, мы вообще о разном?»

Тим кивнул.

— Я так и сделал в итоге. Подумал. Оказалось, что автор говорил совсем не про интеллект, а про связь с природой. Что слоны не портят свою планету. А человек, вроде как, портит. И в этом смысле — да, у них с природой гармония, а у нас не очень.

— Видишь? — мягко сказал Лука. — Вместо конфликта ты нашёл точку согласия. Вместо спора — понимание. И, между прочим, увеличил ясность в голове. Даже не у автора — у себя.

— Слушай, а ведь правда. Я теперь и к теме природы по-другому отношусь. Не с позиции «мы — плохие», а с позиции «нам есть чему поучиться». Даже у слонов.

— Вот и отлично, — улыбнулся Лука. — Ты не просто не согласился. Ты прошёл весь путь. От раздражения — к ясности. От обесценивания — к пониманию. От критики — к благодарности. Это и есть взрослая коммуникация. Та, что меняет мир.

Тим задумчиво смотрел на экран телефона. Потом выключил его и положил рядом.

— А знаешь, Лука, может это и есть настоящее волшебство?

— Что именно?

— Когда ты хотел поругаться с автором, а в итоге — поблагодарил слона.

Лука рассмеялся.

— Да. Это и есть настоящее волшебство. И ещё немного — Королёва.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про неподвижность и движение

В тот вечер Тим пришёл к Луке пораньше — ещё светло было. В руках у него был телефон, в глазах — сумбур.

— Лука, — выдохнул он с порога, — у меня ощущение, что я застрял в каком-то бешеном калейдоскопе. Всё вокруг меняется быстрее, чем я успеваю моргнуть. Курсы, тренинги, новые практики, новые психологи, новые моды, новые советы. Я вчера прочитал статью, где было написано, что теперь медитировать надо, стоя на одной ноге, глядя в окно, держа в руках тёплую кружку чая… Иначе — не считается. А сегодня уже новое исследование — оказывается, чтобы «быть в потоке», надо сначала сделать уборку в шкафу! Лука, я устаю…

Лука не сразу ответил. Он сидел у себя в кресле, закутавшись в плед, как старый буддийский кот. Медленно наливал себе чай из заварника с деревянной ручкой.

— Хочешь тоже? — спросил он.

— Хочу, — буркнул Тим. — Только скажи: это всегда будет так? Мы всегда будем догонять новые смыслы? Учиться, учиться, учиться? Это и есть Путь?

Лука поставил перед ним кружку и улыбнулся:

— А знаешь, Тим, однажды ко мне приехал один известный писатель. Много лет назад. Говорил, что он написал книгу про то, как искать Путь. И спросил, не хочу ли я с ним поговорить.

— И?

— Я отказался. Мы с ним шли в разных направлениях. Он рассказывал о том, что понял вчера. А я — ещё не знал, что пойму завтра.

— Но как же тогда жить? — вскинулся Тим. — Если всё постоянно меняется, как не потеряться?

— А кто сказал, что надо за всё цепляться? — Лука поднял палец. — Посмотри на небо. Видишь Луну?

— Вижу.

— Она всегда повёрнута к нам одной стороной. Но движется, вращается, путешествует в космосе вместе с нами. Она не сопротивляется движениям Вселенной. Она просто присутствует. Спокойно. Без паники.

Тим задумался.

— А мы?

— Мы, — сказал Лука, — тоже можем быть такими. Если научимся находить внутри себя точку покоя. Устойчивую ось. Центр.

Он наклонился вперёд и постучал Тимa по груди:

— Вот тут. Внутри. Где всё по-настоящему неподвижно. Не потому что мир остановился. А потому что ты больше не дёргаешься при каждом внешнем колебании.

— Это как?

— Как стоять посреди вечно бегущего города и вдруг услышать тишину. Она не снаружи. Она — из тебя. И когда ты слышишь её, всё вокруг замедляется. Ты снова в моменте. Ты снова — ты.

— Это типа медитации?

— Нет, — Лука усмехнулся. — Это типа быть живым. Просто по-настоящему. В каждой точке своей жизни. Не вчера. Не завтра. Сейчас.

Тим обхватил кружку руками. Пар поднимался вверх, таял в вечернем воздухе.

— А если мне всё же хочется знать, куда я иду?

— Тогда слушай. Не меня, не тренеров, не очередной гайд. Слушай этот внутренний центр покоя. Он не говорит словами. Но он знает Путь. Потому что он есть Путь. Просто очень тихий.

Они долго сидели в тишине. Потом Тим тихо сказал:

— Знаешь, Лука, я вдруг почувствовал… будто я — не пассажир в вагоне метро, который мчится на бешеной скорости… а человек, стоящий на перроне, который просто наблюдает, как мимо проносится жизнь. И я не обязан во всё это впрыгивать. Я могу выбрать. Могу остаться.

Лука кивнул:

— Вот. Теперь ты начал видеть. Не глазами. А глубже.

Тим улыбнулся:

— Ты точно не пришелец?

— Я просто умею варить хороший чай, — сказал Лука. — И не гнаться за новыми кружками, если старая всё ещё держит тепло.

Ваш Александр Смирнов

Опубликовано

Про Тима, Луку и свободу выбора

— Лука, — Тим поднялся по деревянной лестнице на веранду и устало плюхнулся в кресло рядом со стариком, — скажи честно… А свобода выбора — это миф?

Лука не ответил сразу. Он прикурил трубку, щёлкнув старой зажигалкой, и с минуту смотрел вдаль, туда, где багровело вечернее небо, словно на нём кто-то разлил малиновый сироп.

— Видишь, Тим, — медленно начал он, — вон ту тропинку, что уходит между сосен?

Тим кивнул.

— Я по ней вчера пошёл на лыжах. Не хотел, честно говоря. Хотел свернуть направо — там склон мягкий, солнечный. А пошёл налево, потому что приятель сказал: «Там все катаются. Нормально будет.»

— И как?

— Ну… Приятель — здоровяк с опытом. А у меня — лыжи чужие, да и ботинки жмут. В результате я в сугробе два раза кувыркался, палку потерял, да ещё и в берёзу въехал. И пока лежал на спине и слушал, как сосулька с меня стекает… понял: свобода выбора — это не «куда», а «чем».

— Не понял, — хмыкнул Тим.

— Выбирать — это не значит выбирать между «А» и «Б». Это значит осознать, что ты стоишь на развилке, что лыжи у тебя свои, что ноги — твои, и что берёза больно бьёт не потому, что кто-то тебя туда послал, а потому что ты поехал сам. Даже если по чужому совету.

Тим хмыкнул, задумался, потом вздохнул:

— А ведь, когда я был подростком, мне казалось, что вот стану взрослым — и всё, свобода! Делай что хочешь, решай сам!

— Ну… Это как с котами, — Лука улыбнулся. — Когда котёнок маленький, его за шкирку носят. А потом отпускают — и он идёт, куда хочет. Только теперь он сам ловит мышей. Сам решает, где спать. Сам получает по носу от соседского пса. Взрослость — это когда тебя никто не держит… но ты за всё платишь сам.

— Получается, если я выбрал жить «как все», потому что так проще — это мой выбор?

— Конечно. Даже если ты это сделал по привычке, по страху или чтобы понравиться. Всё равно — это твоя подпись под контрактом.

Тим замолчал. Вечернее небо медленно темнело, и первые звёзды, словно тихие наблюдатели, вспыхнули над крышей.

— Лука, — проговорил он наконец, — а если… если я не знаю, чего хочу на самом деле? Если все мои выборы — это реакции, не решения?

— Тогда пора познакомиться с собой, — сказал Лука мягко. — Знаешь, где самый важный выбор начинается?

Тим покачал головой.

— Не на развилке. А раньше. Когда ты говоришь себе: «Я — это не то, что со мной случилось. Я — это тот, кто выбирает, как жить дальше.» Только тогда появляется настоящая тропа. Твоя.

Тим подумал, а потом засмеялся.

— А что же делать, если уже прошёл половину жизни по чужой лыжне?

— Снять чужие лыжи. Потереть ушибленную пятую точку. И выбрать: на чём дальше идти — босиком, в кроссовках или в своих старых, забытых, но удобных ботинках.

— А что скажут остальные?

Лука хмыкнул:

— Остальные всегда что-то скажут. Но никто из них потом не будет сидеть с тобой в сугробе. Только ты.

Они ещё долго сидели молча, глядя, как по небу плывёт облако, похожее на маленький чемоданчик.

— Думаешь, стоит рискнуть? — тихо спросил Тим.

— Думаю, ты уже решаешь, — улыбнулся Лука. — А это — твой первый настоящий шаг.

Ваш Александр Смирнов